Následující text není historickou studií. Jedná se o převyprávění pamětníkových životních osudů na základě jeho vzpomínek zaznamenaných v rozhovoru. Vyprávění zpracovali externí spolupracovníci Paměti národa. V některých případech jsou při zpracování medailonu využity materiály zpřístupněné Archivem bezpečnostních složek (ABS), Státními okresními archivy (SOA), Národním archivem (NA), či jinými institucemi. Užíváme je pouze jako doplněk pamětníkova svědectví. Citované strany svazků jsou uloženy v sekci Dodatečné materiály.

Pokud máte k textu připomínky nebo jej chcete doplnit, kontaktujte prosím šéfredaktora Paměti národa. (michal.smid@ustrcr.cz)

Мария Аксенова Maria Aksenova (* 1921)

• родилась в 1921 г. в поселке Пановка Высокогорского района в Татарстане

• в 1930 г. семья была раскулачена и выселена в город Надеждинск (Серов) Свердловской области бывшего СССР

• в 1938 г. окончила Серовскую школу-семилетку

• в 1941 г. окончила Пермский финансово-экономический техникум, работала по распределению в Пермской области

• в 1943 г. вышла замуж +трое из пятерых детей репрессированной семьи Аксеновых получили высшее образование и сделали хорошую карьеру

(Verze příběhu v ruštině následuje za českou.)

Život Marie Ivanovny Aksjonové (*1921) je příběhem, v němž se prolíná krutost stalinských represí a úžasná vytrvalost lidského ducha. Její rodinu tvořili zámožní rolníci z Tatarstánu, jimž byl zabaven veškerý majetek a oni byli vyhnáni na Ural, kde museli přežívat v tzv. barácích, klučit lesy a potýkat se s hladem. Navzdory strádání získaly tři z pěti dětí Aksjonových vysokoškolské vzdělání a dosáhly úspěchu, čímž dokázaly, že i v těch nejvíce nelidských podmínkách je možné zachovat si důstojnost a vůli k životu.
Tento příběh zaznamenalo permské sdružení Memorial a zpracovalo jej pro projekt Paměť národa. Není jen o nespravedlnosti systému, ale také o podivném nedostatku zášti u těch, kteří prošli peklem: „Zášť necítím. Znamená to, že to tak mělo být,“ říká Marie. Její příběh je připomínkou toho, jak politika lámala osudy, ale nedokázala zlomit lidi.

Cesta pronásledovaných

Maria vzpomíná, jak rodině zabavili veškerý její majetek. „Vzali nám všechno, co mohli: ‚Můžete si vzít jen to, co máte na sobě,‘ řekli.“

Rodinu se třemi dětmi naložili na povoz. Měli s sebou dva rance – v jednom polštáře, přikrývky, ubrus a prostěradlo, v druhém náhradní dětské prádlo.

S povozem jeli do Šarapova, pak po řece Kamě. Poté je naložili do vagónu zvaného „tele“ – tak se říkalo vagónu bez oken a dveří: „Posadili nás tam a zavřeli a my jsme tam seděli. Bylo tam těsno. Místo záchodu jsme používali kýbl. Na zastávkách nás nepouštěli ven.“

Život ve vyhnanství

Když přijeli do Naděždinského, neměli kde bydlet. Muži postavili v lese chatrče – v těch žili až do zimy, než si postavili tzv. baráky.

V baráku měli jednu místnost pro čtyři rodiny. Všichni spali na podlaze. Věci, které si přivezli s sebou, byly jejich jediným majetkem.

Otec pracoval – obsluhoval vysokou pec na dřevěné uhlí v Naděždinském závodě, v němž se vyráběly kolejnice. Byla tam úzkokolejka, po níž jezdily malé parní lokomotivy. Matka pracovala jako technická pracovnice. „Platili nám mzdu, ale ta sotva stačila na živobytí rodiny. Nezbohatli jsme. Jinak by nás ani nepronásledovali.“

Po práci otec s matkou klučili les, děti jim pomáhaly. „Celý život jsme klučili. Měli jsme asi 500 metrů čtverečních. Sázeli jsme brambory, ale moc nerostly.“

Postupně byla ve vesnici postavena parní lázeň, jídelna, zdravotnická stanice, knihovna a škola. „Ve vesnici bylo všechno společné. Lázeň byla společná – měli jsme mužský týden a ženský týden. Byla tam prádelna. Tam jsme chodili prát, ale prali jsme i doma. Mýdlo jsme nikdy neviděli, prádlo jsme vyvářeli společně s popelem.“

Přesídlencům dávali v práci lístky, za které dostávali dělníci v obchodě 500 gramů mouky a vyživované osoby 200 gramů. Mouky byl nedostatek. Sbírali jetel, lebedu, sušili je a mleli. V lese rostly lesní plody, ale nebyl čas je sbírat. Občas se sbíraly brusinky a borůvky. Brusinky byly hořké, bez cukru se nedaly jíst, ale cukru bylo málo. Borůvky se jedly více. Postupem let se naučili tyto bobule připravovat jako místní.

Lidé neměli pasy, byly jim odebrány. „Lidé se báli odtud utéct. Jak se říká, do nebe nevede žebřík. Kam utečete bez dokladů? Lidé byli ustrašení.“

Ve vesnici žilo mnoho lidí různých národností – Rusové, Ukrajinci, Tataři, Čuvaši, Mordvini, Řekové. „Divili jsme se – Řekové. Všichni spolu komunikovali. Ukrajinci jsou velmi hlasití, dobře zpívají. Když večer přijdou z práce, sednou si na verandu a zpívají ukrajinské písně.“

V rodině se narodily další dvě děti. Ty starší se o ně staraly. „S bratrem jsme chodili do školy na různé směny. On chodil na první směnu, já na druhou. Bratr šel ze školy a já už jsem stála na schodech se školní taškou. Do školy to bylo daleko – vesnice byla dlouhá a úzká, škola stála na druhém konci vesnice.“

Postupně se jejich život trochu zlepšil. „Rodiče už o ničem nesnili – nikdo jim nikdy nesliboval dobrý život. Nikdy nemluvili o Stalinovi. Pokud se něco přihodilo, sedli si spolu a povídali si o tom. Otec nám nikdy nedovolil říkat nic zbytečného, bál se, že nás někam odvezou. Jednou mi sousedka řekla, že kdybychom žili doma, všechno by bylo v pořádku – vždyť jsme sami pracovali a všechno jsme měli díky své práci. Ale otec na tyto rozhovory řekl jen: ‚Pšt!‘“

Studium, práce, manželství

Maria vychodila sedmiletou školu v Serovu.

V roce 1938 nastoupila na Permský finanční a ekonomický technický institut, kde absolvovala v roce 1941.

Na technické škole s ní studovalo mnoho dětí pronásledovaných lidí ze všech koutů Sovětského svazu. Jejich příběhy byly velmi podobné. „Neměla jsem pocit, že by se nějak projevovalo, že pocházíme z rodin perzekvovaných lidí. Jsme děti – co s tím mají společného rodiče?“

Po technické škole byla Maria přidělena do Permské oblasti. „Kam vás pošlou, tam jedete. Začala válka a já jsem přijela pracovat sem, dostala jsem vlastní byt. V něm jsem prožila 37 let.“

Maria často jezdila na služební cesty. „Když jste přišli do vesnice k lidem, dali vám najíst. Byli to prostí lidé. Jestliže například včera vyprovázeli syna do války a bylo navařeno hodně jídla, pozvali vás, abyste se najedli. Tak jste si sedli a jedli jste.“

Maria se vdala v roce 1943. Vzala si vojáka, který se vrátil z fronty. „Nemůžu říct, že to byla první volba. Na období války se dívky loučily a pak se vracely. Já jsem se s nikým neloučila a nikoho jsem nečekala. Přijela jsem a žila. Jako cizinec. Místní měli nějaké kontakty, někteří měli krávu. A já neměla nic. Přijela jsem a nikoho neznala.“

Po rehabilitaci

Po Stalinově smrti nastala vlna rehabilitací pronásledovaných lidí. Rodiče se do Tatarstánu nevrátili, ale s příbuznými si dopisovali. Otci psali, že vodní mlýn, který patřil jejich dědečkovi, stojí, ale není nikdo, kdo by na něm pracoval. Z kolchozu mu poslali výzvu k nástupu do práce. Otec se bál, že se mu budou vysmívat členové kolchozu, kteří nejprve souhlasili s represemi a pronásledováním, a pak ho volali zpět, a tak nejel. 

Otec zemřel a byl pohřben na hřbitově ve městě Serov. Když matka zůstala sama, vzal ji starší syn do Kamensk-Uralského okresu. Po své smrti byla také pohřbena v Serovu.

Osud dětí

Z pěti dětí pronásledované rodiny Aksjonových získali tři bratři vysokoškolské vzdělání. Nejstarší sestra nemohla studovat, protože musela pomáhat rodičům. Maria absolvovala pouze technické učiliště. Bratr Alexandr byl generálním ředitelem v Lešinu, bratr Nikolaj pracoval jako hlavní agronom v Kamensk-Uralsku a bratr Alexej jako ředitel Bělojarské vodní elektrárny.

„Bratři mi volají, přejí mi k svátkům. Všichni jsou ještě naživu. Je nás pět a všichni jsme jako pravé hřiby – život nás zocelil.“

Maria necítí zášť vůči sovětské moci. „Žádnou zášť necítím. Tak to asi mělo být. No, když byli lidé bohatí, byli to kulaci – bylo třeba je zničit.“

Přeloženo automatickým překladačem (DeepL)

 

История свидетеля

Жизнь Марии Ивановны Аксеновой (1921 г.р.) — это история, в которой переплелись жестокость сталинских репрессий и удивительная стойкость человеческого духа. Ее семья, зажиточные крестьяне из Татарстана, была раскулачена и выслана на Урал, где им пришлось выживать в бараках, корчевать лес и бороться с голодом. Несмотря на лишения, трое из пятерых детей Аксеновых получили высшее образование и добились успеха, доказав, что даже в самых бесчеловечных условиях можно сохранить достоинство и волю к жизни.

Этот рассказ записан Пермским обществом «Мемориал» и обработан для проекта «Память нации». Он не только о несправедливости системы, но и о странном отсутствии обиды у тех, кто прошел через ад: «Обиды нет. Значит, так надо было». История Марии — напоминание о том, как политика ломала судьбы, но не смогла сломить людей.

Дорога репрессированных

Мария вспоминает, что у семьи отняли все имущество. «Что могли оставить — все отобрали. Что носишь на себе, то и берешь».

Семью с тремя детьми посадили в подводу. Из вещей с собой было два узла — в одном подушки, одеяла, скатерть и простыня, в другом сменное детское белье.

На подводе ехали в Шарапово. Потом по реке Каме. Потом их пересадили в «телячий», как говорили, вагон — без окон, без дверей. «Посадили и закрыли, и мы сидели там. Было тесно. Туалет был при себе — ведро, параша. На стоянках не выпускали».

Жизнь на поселении

Когда приехали в Надеждинск, жить было негде. Мужчины построили шалаши в лесу. В шалаше жили до зимы, пока не построили себе бараки.

В бараке у них была одна комната на четыре семьи. Спали все на полу. Узлы, которые привезли с собой — только это имущество и было. 

Отец работал — пережигал древесный уголь в доменной печи Надежденского завода. На этом заводе делали рельсы. Была узкоколейка, ходили маленькие паровозы. Мать работала техничкой, кипятила воду в клубе. «Зарплату платили, но ее едва хватало на содержание семьи. Не разбогатели. Иначе бы и не раскулачивали». 

После работы отец и мать корчевали лес, дети им помогали. «Сколько жили — все корчевали. Пять соток у нас примерно было. Сажали картошку. Но росла плохо».

Постепенно в поселке построили баню, столовую, фельдшерский пункт, библиотеку, школу. «В поселке все было общее. Баня была общая. Мужская неделя. Женская неделя. Была прачечная. Ходили туда стирали, стирали и дома. Мыла никогда не видели. Кипятили белье с золой». 

Переселенцам давали на работе талоны, по которым рабочие получали в магазине 500 грамм муки, иждивенцы 200 грамм. Муки не хватало. Собирали клевер, лебеду, их сушили и толкли. В лесу были ягоды, но времени не было их собирать. Немного собирали клюквы и брусники. Клюква была горькая, ее без сахара не ели, а сахара было мало. Бруснику ели больше. С годами научились эти ягоды готовить, как местные.

Паспортов у людей не было, они были отобраны. «Боялись люди убегать оттуда. Как говорят, на небо лестницы нет. Документов нет — куда убежишь. Запуганы люди были».

В поселке было много людей разных национальностей — русские, украинцы, татары, чуваши, мордва, греки. «Мы удивлялись — греки. Вместе все общались. Украинцы очень голосистые, поют хорошо. Когда вечером с работы придут, на крыльцо сядут и песни напевают украинские».

В семье родилось еще двое детей. Заботились о них старшие дети. «Мы с братом ходили в школу в разные смены. Он ходил в первую смену, я во вторую. Брат идет из школы, я уже на крылечке с сумочкой. Далеко до школы было. Поселок был длинный и узкий. Школа на другом конце поселка».

Обувь и одежду покупали готовую — производства пермских фабрик.

Постепенно жить стали чуть лучше. «Родители уже не мечтали ни о чем — никто не сулил им хорошую жизнь никогда. Родители никогда не говорили о Сталине. Если что и случалось — между собою посидят и поговорят. Отец никогда не разрешал нам ничего лишнего говорить, боялся, что утащат куда-нибудь. Однажды соседка мне сказала, что жили бы мы дома, все бы было хорошо — ведь сами трудились и все имели по труду. Но отец сказал «цыц!» на эти разговоры».

Учеба, работа, замужество

Мария окончила школу-семилетку в Серове. 

В 1938 г. она поступила в Пермский финансово-экономический техникум. Окончила техникум в 1941 г.

В техникуме с ней училось много детей репрессированных со всех концов советского союза. Их истории были очень похожи. «Не чувствовала, чтобы как-то отражалось, что мы из семей репрессированных. Мы дети — при чем тут родители».

После техникума Марию направили по распределению работать в Пермскую область. «Куда сунут, туда и едешь. Война началась, и я приехала сюда работать — дали мне частную квартиру. Там я прожила 37 лет». 

Мария часто ездила по командировкам. «Зайдешь в деревне к людям — накормят. Простые люди. Если сына вчера в армию провожали, и было много еды наготовлено, звали поесть. Сядешь, поешь».

Мария вышла замуж в 1943 г. Он был солдатом, вернувшимся с фронта. «Нельзя сказать, что это был первый выбор. На войну провожали девушки, и они потом встречали. Я никого не провожала и никого не встречала. Приехала, да жила. Чужая. У местных были какие-то связи, у кого корова. А у меня ничего не было. Я приехала и никого не знала».

После реабилитации

После смерти Сталина, была волна реабилитации репрессированных. Но родители не вернулись в Татарстан. Хотя, они переписывались с родственниками. Отцу писали, что водяная мельница, которая принадлежала их дедушке — стоит, некому на ней работать. От колхоза ему прислали вызов на работу. Отец побоялся, что будут над ним насмехаться колхозники, которые сначала были за раскулачивание, а потом звали обратно, и не поехал.  

Отец умер и похоронен на кладбище города Серова. Когда мама осталась одна, ее забрал старший сын в Каменск-Уральский район. Потом похоронили тоже в Серово.

Судьба детей

Из пятерых детей репрессированной семьи Аксеновых трое братьев получили высшее образование. Старшая сестра не могла учиться, так как надо было помогать родителям. Мария окончила только техникум. Брат Александр был генеральным директором в Лешино. Брат Николай был главным агрономом в Каменск-Уральске. Брат Алексей директором Белоярской ГЭС. 

«Братья мне звонят, с праздниками поздравляют. Все еще живы. Нас пятеро и все мы как белые грибы — закалила жизнь нас».

Мария не ощущает обиды на советскую власть. «Обиды никакой нет. Значит, так надо было. Ну, раз богатые были, кулаки были — их надо было уничтожать».